дата рождения: 11.09.1988; место рождения: Инвернесс, Шотландия; чистота крови: полукровка;

образование: Школа Чародейства и Волшебства Хогвартс, Слизерин, шестой курс; занятость: Член «Корня Мандрагоры», изредка посещает Дуэльный Клуб;

артефакты:
— волшебная палочка: сосна, волос единорога, 11 ¾ дюйма
— белоснежный горностай двух лет по имени Рождество
— магическая татуировка хной в виде горностая на левой лопатке и спине

характеристика“
I couldn't swing in like a wrecking ball
Breaking through the wall
Feeling ten foot tall
(Bad) decisions trip me 'til I'm on the floor
Yet we need some more
Don't want it to stop
'Til I got
Royal Blood — Mad Vision”

сильные стороны: Сдала СОВ по гербологии и зельеварению на максимальный балл, и вероятнее всего так же будет и с ЖАБА; гордится своими знаниями и считает эти предметы своей основной страстью; заварит вкусный чай и подберет нужные травы для самокрутки; Делает большие успехи в заклинаниях и невербальной магии; Усиленно налегла на Древние Руны; Закатывает глаза на уроках магловедения, а где-то в начале третьего курса и вовсе перестала посещать занятия; Тянется к знаниям в любом их проявлении, впитывая в себя новую информацию как губка, не забывая её проверять.

слабые стороны: Социальные навыки. Заносчива, зазнайка. Тяжело сближается с людьми, привязывается так же, стараясь отгородить себя от большинства не только делом, но и словом. Привыкла, что в любой момент люди могут отдалиться и затеряться и сама же иногда отталкивает их, даже если хочет обратного. Не всегда может уследить за языком, а иногда и не хочет — жалит больно, а в ответ и от обиды — двойне больнее. К астрономии, нумерологии и прорицанию почти сразу же потеряла интерес, не уделяя им времени совершенно, иногда не появляясь даже на уроках. Нехватка времени на всё вообще иногда выводит из себя.

родословная:
›› бабушка и дедушка по линии отца [магглы]
›› фиона гиллен nee кьюсак [волшебница, мертва] — мама
›› джон маккид [маггл, мертв] — отец
›› иэн гиллен [шотландия, волшебник] — отчим, 42 года
›› дастин честер грейнджер [маггл] — приемный отец, пятьдесят два года. владелец частной стоматологической клиники, дантист.
›› джин эллоида грейнджер, в девичестве смит [маггл] — приемная мать, сорок девять лет. дантист.
›› гермиона грейнджер [волшебница] — сводная сестра.

Закрой глаза.
Голос отражается эхом, проникает глубоко в воспоминания, теплые и нежные, едва-едва, почти незаметные, зарытые глубоко и спрятанные в запертый на ржавый ключ сундук.
Голос смешивается с другими и отзывается внутри какофонией, холодной рекой заливает легкие, не дает дышать; и кажется — сейчас задохнешься. Но паника не возвращается. Её никогда и не было, только осознание.
Отрезвляющее.
Желание пойти наперекор, нарушить приказ и не закрывать глаза слишком сильное, до жжения в легких; хочется увидеть, почувствовать, впитать в себя то что скрывали, принадлежащее ей по праву рождения, отнятое и заброшенное в пыльный чулан как простую безделушку.

Не играй с ней!
На ощупь палочка кажется едва холодной. Пальцы покалывает, а сердце, кажется, сейчас выпрыгнет из груди — бьется о ребра с глухим звуком. Слишком тесно в этом мирке спрятанном от чужих глаз.
Подушечки пальцев скользят по завораживающему узору.
Гестия слышит только биение своего сердца.
А затем в уши ввинчивается резкий звук — это кричит мама; её едва кровоточащие губы искусаны больше обычного, лицо бледно, словно перед ней призрак а не родная дочь.
Отняли.
Вырвали, оставляя нервы покачиваться на едва ощутимом ветру.
Палочка выскальзывает резко, Гестия не успевает даже сжать ладонь чтобы защитить это сокровище, находку которая пылилась среди ненужных вещей с тех пор как они переехали в этот дом.
Обиженно сопит, пытается оправдаться, но мать словно и не слушает, отвечает неприязнью, почти ненавистью, пожаром отражающимся в глазах матери.
Гестия отвечает: кричит, обдает холодом, дыханием замораживающим, в корни волос проникающим. А затем выбегает из комнаты.
Подальше от неё.

Так же, как и отец.
Родители часто спорили. Когда думали что дочери нет дома, когда переходили на шепот и плевались друг в друга почти ядом, когда надеялись что не услышит. После этого отец обычно уходил, не в силах продолжать, а мама делала вид, словно ничего не произошло.

Долго скрывать не получится. Она вправе знать.

Ничего необычного. Никаких тайн, Гестия, просто мама с папой не сходятся во мнении насчет незначительного пустяка.
Одной не стоящей внимания глупости.
Но трещину, которая легла между ними, нельзя было перешагнуть вот так просто, нельзя было отмахнуться и забыть; чтобы затем просто похоронить её под горой старого мусора.
В итоге трещина расширилась, затянула в себя еще и Гестию.
Слишком много тайн и недомолвок, слишком много отчужденности. Словно стоит коснуться своей дочери и запаршивеешь.
Чумная, не иначе.

Хлопнула дверь. Громко, показательно, с вызовом.
Отец ушел, растворился в ночном воздухе, прошел сквозь пальцы словно туманная дымка.
Гестия слушала их затаив дыхание, в ужасе от того что может узнать, от того что её застукают и закончат разговор.
А затем вернулась к себе, сделала вид что спит.
Вскоре почувствовала на волосах ладонь матери и дрожащий голос, впивающийся в кожу тысячью иголок.
Она думает, им нужно уехать. Сейчас. Незамедлительно.
А как же отец?
Никаких вопросов и возражений.

Собирайся!

Погасили свет, заперли входную дверь и уехали.
Из дома а затем и Шотландии.
Она сбежала в ужасе, стараясь спрятаться, зарыться в нору как можно глубже, отсечь все воспоминания вместе с прошлым, вырвать их с корнем и сжечь.
Говорила — чтобы начать всё с чистого листа. Убеждала дочь и себя, полушепотом, сухим, без эмоций голосом.
Но тогда стоило оставить дочь вместе с отцом, открыть все тайны, сломать и выбросить палочку, которую так оберегала, которую взяла вместе с собой; и всё что мать старалась похоронить — отправилось вслед за ними, на самом дне чемодана, любовно завернутое в тряпочку.
Ничего не изменилось, только отца не было рядом.
Не связанного с дочерью кровью.

Настоящего отца Гестия и не знала — он  погиб когда она еще и не родилась, и вместе с ним стерлось нечто, связывающее мать с её миром — она спряталась от него, закрылась, но не смогла сбежать.
Встретила мужчину. Кажется, даже полюбила.
Тоже волшебника.
Но не рассказывала Гестии о настоящем, запрещала колдовать в их доме. Словно старалась вырезать даже сам воздух, в котором до последнего плавало волшебство.

Верни! Это моё!

Гестия дрожит: от переполняющей злости, от обиды которая норовит выскользнуть унизительными слезами. Она не знает что у неё отняли, но чувствует — так сильно, словно вот оно, под сердцем, можно коснуться, прижать к себе и никогда больше не выпускать из едва холодных пальцев.
Семью, отца и нечто, дарованное по праву рождения. Нечто, о чем она должна была знать.
Гестия вцепилась пальцами в обрывки знаний, подслушанных разговоров за столом; в воспоминания оставшиеся с раннего детства. И требовала.
И когда снова наткнулась на палочку — мама разозлилась.
Звонкой пощечиной.

Они переезжали с места на место, меняя школы, работу, сменяя знакомые лица совершенными незнакомцами.
Всё дальше и дальше, до тех пор, пока не захлебнулись ледяной водой, съезжая с моста в реку.
Она проникла внутрь, залила легкие, отзывалась всё нарастающим жжением.
Не смотри
Гестия не послушала. Пошла наперекор.
И до тех пор пока в глазах не потемнело — видела перед собой только стихию, забирающую обе жизни.

Очнулась она на больничной койке, в окружении врачей, в глазах которых читалась жалость.
Они говорили, и кажется задавали вопросы, ждали ответа,  — губы шевелились, но звука не было, только белый шум, помехи, которые не разобрать.

У неё шок

Она отвечала безучастным, почти пустым взглядом.
Возвращалась раз за разом в то самое мгновение, когда отвращение в глазах матери всего на секунду сменилось тревогой и волнением.
Кажется, мама сдалась, перестала бороться, не хотела чтобы дочь видела её такой. Но Гестия не закрыла глаза, гордость и обида не позволили. Вцепились мертвой хваткой в веки, заставляя наблюдать как вытекает из матери жизнь.
Хотелось кричать, но воздуха не хватало.

Секреты ушли вместе с ней. Забылись, потерялись на дне реки, зарылись глубоко в песок и ил, скользкий и склизкий.
С ней всё хорошо, говорят врачи.
Только никто не вернулся. Не с кем было связаться. И фамилия уже другая, чужая страна.
Гестия не спорила когда её отдали приемной семье. Кажется, вообще ничего не сказала. Молчала всю дорогу “домой”, зарываясь с головой в эти воспоминания, во всё что с ней случилось, не отпуская и не закрывая глаза, не отворачиваясь.
Ей выделили комнату, улыбнулись тепло, стараясь согреть.

Скоро будет ужин. Джин испекла чудесный пирог с черникой. Присоединяйся если захочешь…
Нужно время. В конце концов она потеряла родителей.

Но кажется, она уже отпустила. По крайней мере, надеялась, перебирая одну мысль за другой словно они весили больше положенного, пробуя их на язык.
Распахнула окно, и сразу же начала раскладывать вещи, делая этот дом своим.
Вкус пирога она почувствовала слабо.
Но вцепилась в свою новую жизнь крепко, побелевшими пальцами вцепилась в вилку, стараясь понять почему он такой безвкусный, не желая отпускать.
Люди, пожелавшие стать родителями, но не получившие своего ребенка, были рядом, держались за руки.
А перед глазами хлопает дверь; через щели проникает ледяная вода, заливает дом, гасит свет, отнимает всё.
И уже кажется не спросить что от неё прятали.

Всего год с новой семьей. Год, за который Гестия старалась отпустить, раз за разом просыпаясь ночью, распахивая окно и стараясь закрыться от мыслей, которых было слишком много.
На одиннадцатый день рождения она получила письмо.
На бумаге оттеснены четыре герба, внутри — летящий, выверенный почерк профессора МакГонагалл.
Кажется, на этой бумаге спрятано нечто, кусочек пазла.
И женщина, доставившая это письмо, — еще один кусочек. Как и взгляд, оценивающий, раздирающий кожу.

Гестия снова чувствует под подушечками пальцев с любовью вырезанное дерево, чувствует, как нечто встает на место когда она впервые берет в руки свою собственную волшебную палочку. Скользит по всей длине, перебирает пальцами; жадно, с опаской, словно сейчас вылетит из рук, окажется в чужих.
Гул толпы за окном почти стихает, этот момент — интимный, и даже мастер исчез. Она опять слышит голос матери, почти чувствует, как тянут древесину из рук, как ухает куда-то вниз сердце в страхе снова потерять, упустить.
Но рядом нет никого, кто посмел бы отнять её снова. Она не позволит. Вцепится зубами в плоть и будет рвать до белеющих костей.

И она погружается в этот мир, позволяет ему затянуть себя так глубоко, что и не вырваться. Она и не пытается. Зарывается в книги, поглощая информацию, жадно, требуя еще и еще. Словно пыталась наверстать.
И вот уже стоит перед распределяющей шляпой, в толпе таких же первогодок. Наблюдает за тем как с трепетом они опускаются на стул и ожидают вердикта. А когда приходит её очередь, когда властным голосом называют имя — не нервничает, даже не дрожит от предвкушения, наслаждаясь этим спокойствием, словно всё так и должно быть. Всё правильно.
Слизерин.

Кажется, Гестия Грейнджер — зазнайка, так еще и гордая к тому же.
Она знает как можно задеть. И отвечает в два раза больнее. Движения палочки плавные, словно она не пару лет держит её в руке, но — целую жизнь.
Может быть, тогда, ей стоило поговорить с отцом самостоятельно, стоило окликнуть его до того как закрылась дверь, потребовать ответа вместо того чтобы ждать, вместо того чтобы впитывать в себя всю желчь их с мамой отношений и надеяться, что однажды всё будет хорошо, что однажды за семейным столом раскроют все тайны и родители перестанут избегать дочь. Будут честны.
Возможно, стоило вцепиться в палочку матери, направить на неё, не позволить отнять; не смотреть в глаза чтобы не видеть презрения.
Она держит крепко — и уже не отпустит.

о вас
планы на игру, пожелания: Поучаствовать в сюжете обязательно, показать что Грейнджер — это клеймо заучки и нарушителя покоя, а еще покомфортить сестру и пожевать стекла;
в случае ухода: вверяю свою судьбу сестре
связь: https://t.me/changeofcolors
пример игры:

тот самый пост

Адам говорит, сегодня знаменательный день. Начало, к которому все так стремились, наконец-то будет положено. Наслаждайся шоу. Как всё должно было быть на самом деле? Всего-лишь маленький червяк, прогрызающий твердую почву. Разведчик, бегун. Первопроходец. Она так называлась — программа, которую Белла написала от и до, всего-лишь с небольшими правками Адама. Которые она проверила. Снова, и снова, и снова. Как это случилось?! Почему — она не спрашивает, потому что знает.
Мысль — как вспышка молнии. И звук такой же. Это ты виновата во всём.

«Уходим в оффлайн, связи не будет какое-то время».

Белла морщится, выдыхает, отворачивается от сцены. Совсем скоро должен выйти отец, и тогда она снова обратит внимание, а сейчас она просто скучает. Рядом — родственники, Сестра. Белла сказала тогда что пойдет на праздник только ради неё. Солгала? Нет, конечно. За представлением можно наблюдать и перед монитором, с пачкой чипсов и огромной чашкой кофе. Она бы не простила, пропусти Белла такое мероприятие. Отец спустя, казалось, тысячу лет наконец-то вышел к людям, но благоговение почему-то не приходило. Может, всё дело в том, как Белла смотрела на отца? Иисус, Будда, Брахма, Один Всеотец, Кетцалькоатль. Грейсон Саттон. Бог нового мира. Бог лживого мира, которого многие любили, но больше — ненавидели. А что Беллатрикс? Бога не существовало. Всегда был только отец, наставляющий, направляющий, любящий отец. Но не для других. Благодаря ли матери? Женщина сделала Бога человечнее?
Это не важно. Потому что иные вопросы должны занимать сейчас всех кто хочет изменений. Всех, кто связан кровными узами с Грейсоном Саттоном.
Бог ли обращается к народу, призывая воздать благодарность прогнившему городу?
Или
Человек?

Перед глазами бегут строчки двоичного кода, застилая глаза, мешая рассмотреть происходящее даже с самого роскошного места. Нет, это не нули и единицы, это — слезы. Непрошеные, незаметные, словно защитный механизм — они появились раньше, чем тело отца успело коснуться подсвеченного разноцветными плитками пола. Вычурное платье сжимает грудную клетку. Должно быть не так! Это неправильно!
Крики и возгласы, приказы и проклятия, стоны и предсмертные хрипы — всё смешалось в одну жуткую какофонию, кажется, без смысла и порядка — но прислушайся, и найдешь ритм, он подхватит, унесет прочь. Так пропала Веро. Её смыло течением прочь, но рука, сжимающая ладонь сестры, всё еще теплая. Всего несколько минут назад, до того как всё случилось. Не стоило отходить, не стоило оставлять сестру даже на мгновение. Но токен вибрировал — это сообщение от группы. Затем — Белла чувствует, как проваливается куда-то глубоко, тонет, а пальцы уходят всё глубже в вязкую жидкость. Это кровь. Кажется, Белла бежала. Кажется, упала на кого-то, отдаленно знакомого; она видела его мельком, на приеме или в корпорации. В горле — ком, который не сглотнуть. Скатывается с остывающего тела, отползает прочь, дальше. Вокруг только хаос, тот самый, о котором она так мечтала. К которому готовилась. Может, именно потому она не паниковала так сильно, может из-за этого смогла наконец-то вдохнуть, словно мертвая хватка расцепила свои пальцы, а кровь — смысла первое, и самое страшное.
Она пытается встать, и сейчас уже нет дела до неслышного, на самой границе, звука. Так рвется дорогое платье, которое они вместе с Веро выбирали весь вечер. Уже нет дела до окровавленных ладоней, потому что это не её кровь, потому что... потому что всё еще впереди.

Наслаждайся, отзывается в голове металлический, вкрадчивый голос, который Белла сама проецирует, потому что ни разу не слышала Адама, — это разве удивительно? Он тоже. Наслаждайся бойней, которую ты устроила, сама того не ведая. Это должно быть не так! Это всего-лишь шум, белый шум! Они должны просто вести себя иначе! Говорить наоборот, косить на оба глаза, черт, да что угодно — только не желать убивать!
Проба пера, тестовый режим, проверка собственных сил. Доказательство того, что CIAI могут что-то изменить.
И они изменили.
Всё.

Она кричит, надрывает голос. Зовет, зовет, снова и снова пытается найти своих братьев, Одина, Веро... с Веро был Рагнар. Туфли потерялись несколько шагов назад, и теперь она бежит босиком, скатывается по лестнице кубарем. Боль. Боль... боль отдается не чем-то неприятным, но напоминанием — она жива, эндорфинами в кровь и адреналином. Она почти наслаждается этой болью, и если бы не обстоятельства — кто знает... вперед её гонит не боль, но страх. Вирусу подвержены только репликанты, но все, все без исключения.

Прости меня, Веро, прости... это моя вина...

По коридору и прямо, мимо кровавых пятен, мимо мертвых тел, куда-то, где её должно ждать освобождение. Токен слабо вибрирует. Одно сообщение за другим в режиме «без звука» раздражает кожу. До странного безлюдно. Пусто.
Строй, строй, строй свой порядок. Сейчас. Действуй.
Свет в коридоре сменяется на багрово-красный от аварийных ламп. Сбоку — дверь, открытая. Внутри темно, но пальцы шарятся по стене в поисках выключателя. Вспышка, лампочка мигнула, выцепляя подсобное помещение, заставленное швабрами и вёдрами, порошками и чем-то еще... не пустующее, потому что в дальнем углу — сгорбленная фигура с кроваво-красными пятнами на некогда белоснежной форме уборщика.
Еще мгновение, растянувшееся казалось в бесконечность. Натужный звук... нет, не звук — рык, гортанный, потому что горло у репликанта повреждено. Щелк. Пальцы автоматически скользят по выключателю и свет гаснет.
Ноги наконец-то начинают двигаться, сначала медленно, Белла пятится прочь от двери, а затем упирается в стену. Черный проем подсобки — как зёв зверя, такой же рык.
Она поворачивается и бежит, скользя босыми ногами по залитому кровью помещению, мимо таблички «осторожно: мокрый пол», скользит, а затем падает. Некогда думать, некогда спрашивать себя — она резко разворачивается и выставляет вперед ногу, на которую зверь и налетает, останавливается, скользкими пальцами пытается обхватить лодыжку, давит, нависает, а затем летит назад, не удержавшись. Один бы гордился — пинок вышел что надо. Не профессиональный, но — эффективный.
Чувства — как тогда, много лет назад, когда сердце бешено колотилось, стоило пройти мимо поста полиции Второго дистрикта, принимая совершенно невинный вид, словно она тут и жила, но никак не в Первом. Да и какое им дело? Но страшно...
Чувства схожие, но ситуация — страшнее, нет желания улыбаться собственным мыслям, ведь тогда она знала что вернется домой, а сейчас...
сейчас её Грейсона Саттона больше нет, её отца, бога...
Снова рвется платье когда Белла вскакивает на ноги, наступая на волочащийся подол, легкий и воздушный раньше, а сейчас — как тряпка.
С трудом поднимается и смотрит вниз: хрипы всё тише — это воздух выходит из легких прямо через рваную рану на горле точно так же, как кровь из разбитой головы. В этом есть что-то... даже красивое, если подумать. Только некогда. Шаг за шагом, сначала не оборачиваясь, она отступает назад, удерживая в поле зрения еще одно, новое тело. Третий дистрикт научил её не поворачиваться к опасности спиной.
Когда сверху раздаются выстрелы — она вздрагивает, невольно поднимает глаза к потолку, чувствуя как желудок сворачивает в тугой узел, а съеденные накануне роллы подступают к горлу. Неприятный привкус собственной рвоты заполняет рот, но не выходит дальше. Отвратительно.
Тишина.
Снова.

Сколько времени прошло? Вечность, если по ощущениям. Белла стоит и ждет продолжения канонады, словно примерзла к месту. А воображение рисует ужасные сцены, переломанные кости и изрешеченные тела родных и друзей. Веро... Веро... я найду тебя. Даже брошенная.
Один не имеет права не справиться.
Он увидит, что Рагнар — такой же. Он защитит.
А если нет?
Токен вибрирует в последний раз. Белла приходит в себя. А затем — набирает сообщение дрожащими пальцами. Помни: никаких голосовых сообщений. Её друг должен помочь. Её токен не должен работать, так же, как и у остальных. Но работает ведь. Защищен. Экранирован.
Потому что она знала о глушилке.
Он обязан позвонить в полицию. Куда угодно.

Скоро коридор кончается и она выходит на открытую площадку, трибуны, с которых так хорошо видно весь этот беспорядок, весь этот... хаос.
И сверху видит почти всё: сестру, живую, Рагнара и Одина; своих любимых. Выстрел. Снова.
Сердце останавливается.
Прости меня, Веро, что тебе пришлось сделать это. Это моя вина.

Белла бежит вниз — как может, осторожно, потому что вся в крови, потому что может привлечь чужое внимание. А затем — кричит, голосом охрипшим, горлом пересохшим.

— Вероника! Один!

И падает. Кубарем скатывается вниз. Мир дрожит так забавно. И совсем не больно. Встает с трудом, ковыляет, а затем — обнимает сестру и улыбается.
— Я тебя потеряла... прости.