В отражении замызганного зеркала ( чертов Кикимер никогда не станет слушать его, как истинного хозяина поместья и убираться как подобает) на него смотрят мутные зеленые глаза, прикрытые оправой несуразных, круглых очков, обрамленные глубокими впадинами бессонных ночей, лишенных алкоголя и любого дурмана, убивающего попытки сознания воскресить красочные картинки мая 98 (умница – Гермиона пыталась безуспешно привести внешний и внутренний  мир своего непутевого друга во что-то похожее на норму). Длинная школьная мантия смотрится неопрятно, скрывая под собой тощее, долговязое тело (куда исчезла спортивная фигура Гарри Поттера?), фирменная рубашка, требующая глажки кое – как заправлена в затянутые широким поясом брюки, а на ногах красуются неизменные маггловские кеды, давно требующие если не замены, то хотя бы ремонта, но Гарри Поттеру все равно, как он будет смотреться на школьной платформе в глазах учащихся и их родителей, точно знающих благодаря Пророку, что их Герой сегодня явит себя миру, давая пищу для сплетен, разговоров за ужином и явного осуждения его неблагопристойным видом. Он никогда не считал себя красавцем, эталоном красоты, но и неряшливым назвать гриффиндорца было нельзя. До этого дня. Долгие месяцы Гарри Поттер сидел взаперти своего дома, окруженный полумраком, одиночеством, алкоголем и абсолютной пустотой в голове, такой желанной им долгие годы, пока они, словно угорелые, носились по всей стране в попытках спасать распадающийся, словно карточный домик, волшебный мир. Месяцы, проведенные в палатках, где-то глубоко в холодных лесах Британии, долгие дни пыток в мрачных, каменных стенах подвалов Мэнора, часы на пролет, потраченные на поиски и попытки уничтожить раскиданные осколки черной, словно уголь души того, чье имя покоится на страницах учебников и старых заголовков газет. Все это время никто не смел жаловаться на тесноту, невозможность побыть наедине с самим собой, чтобы услышать собственные мысли и желания. Но сейчас, когда не нужно мчаться в погоне, спасать себя и друзей от изголодавшихся оборотней и раскидываться заклинаниями на покрытой кровью и пылью опушке Запретного Леса, он наконец-то выбил для себя свою свободу, чтобы лишиться ее уже через два месяца, потому что отказать Гермионе Грейнджер в завершении седьмого курса просто невозможно. Если эта взлохмаченная голова приняла решение, то ни крики, ни оскорбления, ни даже попытки игнорировать не возымеют успеха. И она победила в этой маленькой немой войне. Он согласился и уже через несколько часов горько пожалел о том, что примирительно поднял руки вверх, сдаваясь под напором ее аргументов и уговоров.

Знойное августовское утро встретило его головной болью, пересохшими губами и страстным желанием отказаться от принятого решения, пока лучшая подруга хлопотливо распахивала тяжелые шторы на окнах его заваленной вещами и бумагами спальни, стягивала с него мягкое одеяло и причитала что-то о «неопрятности, лени и мужчинах», но он даже не пытался вслушиваться в непрекращающийся поток слов, натягивая на голову огромную подушку, любезно кинутую в него взбудораженной гриффиндоркой. Зачем только он согласился на поход в Косой переулок? – Герми, остановись, у меня от твоих метаний голова кружится – он бурчит в матрац свои возмущения, привычным жестом взъерошивая волосы, от чего получает увесистый пинок куда-то в область бедра и очередной поток возмущений его состоянием, отсутствием времени на причитания и стандартное – Гарри Поттер, поднимай зад с кровати и марш в ванную! От тебя, вообще-то воняет – приятная тяжесть подушки исчезает с головы, а перед зажмуренными веками вырисовывается тень – золотая девочка вышла на тропу войны. И он подчиняется ей, нехотя, возмущаясь и кляня на чем стоит волшебный мир, пока медленно шлепает голыми пятками по холодному полу спальни в сторону ванной. И демонстративно захлопывает дверь перед курносым носом подруги, чтобы хотя бы немного побыть в тишине.

С того дня прошло два долгих месяца, наполненных его собственными стенаниями, ненужными попытками приучить гриффиндорца к нормальному питанию, вечерним чтением школьной программы и мольбами Поттера дать ему хотя бы один стаканчик виски, на что он получил только порцию возмущений, упреков и длительную прогулку по маггловскому парку, потому что « тебе нужно чаще быть на свежем воздухе, Гарри!». Теперь он стоит на крыльце своего дома, до побелевших костяшек сжимая в руках школьный чемодан и клетку с новой, кремово – белой сипухой, обдуваемых сквозняками плохой погоды и мечтает сбежать обратно, в манящую безопасность своего мрачного дома, пока невозможная всезнайка не успела схватить его за ворот мантии, но он ведь обещал. А Гарри Поттер всегда держит свое слово. И он трансгрессирует, крутанувшись на пятках, окутанный магией Гриммо, невидимый для спешащих по своим делам магглов, смотрящих под ноги и даже не подозревающих, что именно сейчас вокруг творится магия.

На платформе девять и три четверти, как всегда, суматоха и какофония звуков, состоящая из сотни голосов от детских до взрослых, звуков катящихся по плитам тележек с чемоданами, уханья сов и пронзительного мяуканья котов. Этот шум бьет по барабанным перепонкам и на секунду оглушает, вбивается в спутанные мысли молотом, вырывает из размышлений и не дает осознать, что происходит вокруг. Гарри Поттер трусливо прячется за широкой колонной в конце платформы, чуть сощурив близорукие глаза, наблюдая, за мечущимися подростками, серьезными старшекурсниками и переживающими родителями, тут и там стоящими группками по широкой платформе. Где-то в середине маячат рыжеволосы головы Уизли, но он не спешит присоединиться к друзьям, пристыженный собственной слабостью и игнорированием их попыток помочь и быть рядом. Нет. Не сейчас. Ему нужно еще немного времени, чтобы собрать по крупицам свои хваленые храбрость и гордость и извиниться наконец-то перед теми, кому причинил так много боли и страданий. Водоворот мыслей носится по черепной коробке, цепляясь одна за другую, пока перед глазами не возникает платиновая голова того, чье имя он пытался забыть больше года, ровно с того момента, как прятался под мантией – невидимкой в зале суда, внимательно наблюдая за судебным процессом Драко Люциуса Малфоя, сидящего с идеальной осанкой и гордо поднятой головой в центре огромного помещения, молчаливого, бледного, но все еще гордого. В тот день он так и не смог самостоятельно выступить на защите школьного врага, малодушно передав свою речь через секретаря Визенгамота, и только нервно сжимал в ладонях струящуюся ткань мантии, да кусал сухие губы, надеясь, что его показаний будет достаточно для того, чтобы слизеринца признали невиновным. И они признали. Потому что невозможно оставить без внимания слова народного героя, который совершенно не героически исчез так же незаметно, как и пришел на процесс, чтобы найти успокоение своим расшатанным нервам в компании стакана джина в одном из маггловских кабаков. Там его и нашла расстроенная и уставшая от выбрыков своих друзей Гермиона.

А теперь они стоят друг напротив друга, одинокие, и смотрят пристально, думая каждый о своем. Холодный серебряный взгляд уже не кажется ни бездушным, ни ядовитым. Драко Малфой перестал вызывать в душе отвращение, ненависть, злость. Он перестал вызывать какие-либо эмоции, потому что теперь они не знают друг друга. Два новых человека, незнакомых, растрощенных и собранных заново, словно сломанные кости, после болезненного костероста.

- Ну здравствуй, Драко Малфой.