Hogwarts: into the void |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Hogwarts: into the void » истории » изнанка войны
и я в полной темноте заклинаю змей, превращаю боль в вино и хлеб; а душа моя - это покров, он плащом на его плече
изнанка войны
Пэнси Паркинсон и Блейз Забини
у меня ее/его лицо, ее/его имя, свитер такой же синий, никто не заметит подмены
Хогсмид, дом Забини, зима 1998
[indent][indent]Мы пойманы там, где пришла весна. «Мне страшно» - «мне страшно». Так пой, моя Тёмная сторона. Изнанка…прошедшей войны.
девочка-генерал сражается со своими демонами, потому что оставить войну в прошлом значит с треском в ней проиграть // смотри, сталь на розе ветров, по небу плывет ладья, в которой ни ты, ни я не видим солнца
Камин "Трёх метел" простужен - он откашливается от раздражающего кома в кирпичном горле, выплевывая Пэнси в мантии изумрудных искр на потемневшие от времени доски. В дымоходе надрывается ветер-банши, в выстуженное летучим порохом зелёное пламя валится под натиском призрака беды гарь, снег, щепа и птичьи перья. Валятся на голову гостье, застревают в темных кудрях, как в сучьях скрученного лютым морозом дерева. Пэнси отряхивается всем телом, выуживая сор онемелыми пальцами, и спешит прочь от камина, надвинув на лицо глубокий капюшон мантии. Но ее все равно узнают. И отказываются любезно сделать вид, что не заметили.
- Мииисс Паааркинсооон,- доносится от стойки голос Розмерты, нарочито выдувающей гласные величиной с дом, как будто в рот ей засыпали пачку жевательной резинки Друбблс и та ее теперь душит,- Что-то вы к нам зачастили.
Приглушить громкость голоса она, конечно же, не удосуживается, отчего Пэнси немедленно чувствует врезающиеся в спину взгляды. Любопытные, злые, насмешливые, они цепляются в плечи, заглядывают в лицо, стесывают скулы до злого румянца, как от десятка пощечин. Шепотки неодобрения набиваются под мантию, вызывая отчётливый зуд, от которого так и тянет расчесать кожу в кровь.
Розмерта ее ненавидит, но этот камин - единственный, которым можно запросто воспользоваться в любое время. Летучий порох - спасение, за которое приходится известным порядком платить этими минутами унижения. Все лучше, чем добираться всякий раз на поезде, вызывая законные подозрения. Волшебники ведь выбирают поезд в крайнем случае. Зачем им, способным по мановению палочки перенестись на сотню миль.
Если только твоя палочка не стала бесполезным куском дерева, занозой застрявшим в пустой руке.
Точно в насмешку хозяйка паба как раз вновь разжигает пламя единственным небрежным движением палочки. Пэнси почти тошнит от этой лёгкости и она ускоряет шаг. Проталкивается сквозь хохочущую массу завсегдатаев бара, шипит, когда ей наступают на ноги, рычит на обращённые вопросы.
Скорее-скорее-скорее.
Убедить себя, что это не бегство можно только отказавшись об этом думать.
На улице не становится лучше, но здесь хотя бы непогода разогнала по убежищам всех любопытных. Ветер, расшалившись, швыряет в лицо Пэнси пригоршнями острую снежную крупу и взметывает полы мантии, заставляя путаться в них при каждом шаге. Ноги вязнут в каше из подтаявшего утром снега и невесть откуда взявшейся свеженькой грязи.
Счёт претензий к миру в целом, и к Забини в частности растет у Паркинсон в геометрической прогрессии, достигает невиданных прежде степеней, когда на ее стук Блейз не откликается.
- Бумсланга тебе в штаны, Забини,- стиснув зубы она колотит в дверь кулаком, игнорируя магический колокольчик, явно вышедший из строя. Или выведенный - с Блейза бы сталось. Каждый удар отзывается неприятным онемением в прихваченных уличным холодом пальцах, холод выгоняет из-под мантии шепотки недовольных и принимается с увлечением выгрызать узор озноба по спине Пэнси. В какой-то момент ей начинает казаться, что она не человек уже, а долбаный дверной молоток, которым расшалившийся ребенок колотит в дверь прежде, чем кинуться наутёк, едва заслышав шаги хозяина.
- Не очень-то ты спешил,- сварливо хрипит, вваливаясь в темную прихожую, когда дверь, наконец, распахивается. В ту же минуту шкодливый ребенок-ветер утихает за спиной. Как будто у всего мира сегодня одна цель - довести Пэнси Паркинсон до белого каления,- Что за запах?
Сонную тишину дома пронизывает множество запахов, но этот, тревожный, Пэнси не узнает и не может дать ему названия. Как будто призрак беды пролил свой приторно-мускусный одеколон пополам с желчью броненосца. Нечто удушающее.
av by scaramouche
и я в полной темноте заклинаю змей, превращаю боль в вино и хлеб; а душа моя - это покров, он плащом на его плече
[indent]– Principino..!
[indent]За спиной шелест ткани и торопливые шаги, а в тоне madre интонации, от которых Блейзу не по себе. Он рефлекторно напрягает плечи, словно взводит пружинный механизм, вскидывает острый подбородок, бросая на стремительно подлетевшую к нему ведьму сдержанный взгляд через плечо.
[indent]– Это…это что?
[indent]Как и всегда, начиная волноваться, итальянка сбивается на родной язык. Вцепляется длинными красивыми пальцами в ткань черной рубашки чуть пониже локтя сына, тянет вверх, как, наверное, поднимала бы за холку редкое, но мертвое магическое существо – с убийственной целеустремленностью, но меж тем и откровенной брезгливостью. Блейз поддается ее движению, чуть поворачивается корпусом, ощущая, как в груди что-то неуютно ворочается. Этому чувству он еще не может дать определение, сколь не смаковал, не прокатывал бы на языке. Но чувство это, хоть и не имело пока имени и рода, но неизменно скверно влияло на настроение Забини.
[indent]С левой руки колдуна, которую Алессия решительно удерживала в воздухе, грубо комкая пальцами дорогую ткань, закапала кровь. Прямо на паркетные доски. Проследив за грузным полетом одной из капель, Блейз безотчетно морщится. Не от боли, нет. От раздражения. И вместе с тем абсолютной глухой пустоты. Похоже, что порез остался после общения с зубастой геранью, сейчас злобно топорщившейся на Забини с просторного подоконника кухни. Своими лепестками отродье травологии всегда делилось неохотно и норовило побольнее разодрать руку колдуна, которому раз в какое-то время требовалось пустить ее на ингредиенты для зелья.
[indent]Madre, словно опомнившись, торопливо вскидывает вторую руку, норовя перехватить кисть сына и получше разглядеть рану.
Блейз же внезапно вспоминает ее нежные теплые прикосновения, ее изящные тонкие пальцы, скользящие по коже и забирающие этой аккуратной лаской себе всю боль от разбитой коленки или ожога о край раскаленного котла для зелий. Как это не похоже на колдомедиков, буквально собиравших его по частям после Битвы – те обрабатывали раны и накладывали заклинания поспешно и грубо, нисколько не заботясь о том, причиняли ли они колдуну какие-то дополнительные неудобства. Со временем, впрочем, Блейз начал почти привыкать и к этому. Ведь боль – верный признак того, что он еще жив.
[indent]Но теперь не стало и ее.
[indent]Забини поспешным, пожалуй, даже излишне резким движением сбросил с себя руки Алессии и отпрянул.
[indent]– Не нужно, – отчеканил ледяным тоном, и она застыла на месте, удивленно и с весьма понятной обидой заморгав. – Мне не нужна твоя помощь, я сам. Тебя разве не ждет zio? – Она нахмурилась. Во взгляде карих глаз мелькнуло раздражение и что-то еще, от чего Блейзу стало остро-неуютно с самим собой. Не обращая, впрочем, на это внешне никакого внимания, он прижал к кровившему месту полотенце, до того болтавшееся на плече, обернул наскоро. Строго говоря, madre не заслуживала его злости.
Но разве же он заслуживал ее жалости?
[indent]Когда Алессия оставит сына в одиночестве, он еще долго будет следить невидящим взглядом за тем как вьются светло-алые змейки крови по смуглой коже, размышляя о том какая глупая, в сущности, жизнь. Или же, скорее, волшебники. Не ценящие того, что имеют, пока не потеряют это. Интересно, у магглов так же?.. После, с присущим ему педантизмом, обработает рану и залечит ее. И будет долго, мучительно долго, на грани остервенения вымывать из-под ногтей и кутикулы тонкие разводы крови. Вполне возможно видимые уже только ему.
[indent]Бешеный стук в дверь вытащит его из зыбкого сладко-мускусного забвения. Оно наполняет собой гостиную его клетки, что на окраине Хогсмида; пробирается в каждый старый стык и каждую трещинку. Топит в своем прельстительном забвении и сам старый дом, и его вынужденного владельца. Блейз лениво шевелит пальцами, разгоняя тонкую струйку дыма, вьющуюся над длинной трубкой на подставке. С трудом поднимает тяжелые веки, нехотя прислушиваясь к происходящему вокруг.
Он не хочет.
[indent]Так отчаянно не хочет выбираться из приятно-эндорфинной дремоты и расслабления, подаренного ему наркотической смесью опиатов и волчьей ягоды. Но ему не оставляют выбора. За последние полгода это начинает становиться такой себе традицией. И неимоверно раздражать.
[indent]– Паркинсон, – Бесцветно тянет, когда она влетает в темный коридор на крыльях ветра и непогоды. Как всегда – яростная, кипучая. Просто маленький взрывкопыт. Забини ведет плечами, не спеша поправлять растрепавшуюся и выбившуюся из брюк рубашку. Досадливо морщится, подставляясь голой грудью уличному холоду, чтобы…чтобы вновь почувствовать всецелое ничего. Злобным хлопком захлопывает дверь. – «Волчий сон» в лунную ночь, – Язык еще немного заплетается, потому говорит Блейз на пол тона медленнее обычного и звучит, соответственно вальяжнее привычного. Как жаль, что мозг при этом начинало отпускать. Очень жаль.
[indent]Прошлепав мимо настороженно оглядывавшейся Пэнси в гостиную, Забини подхватил с каминной полки бутылку огневиски и плеснул в бокал. Сделал глоток, поморщился, задерживая дыхание. Что ж. Перехватывающее от крепости дыхание он, по крайней мере, чувствовал.
[indent]– Будешь?
девочка-генерал сражается со своими демонами, потому что оставить войну в прошлом значит с треском в ней проиграть // смотри, сталь на розе ветров, по небу плывет ладья, в которой ни ты, ни я не видим солнца
За последние месяцы это не первый ее визит, а на таком близком расстоянии детали неминуемо смазываются в сплошной тон и не позволяют себя рассмотреть. Речь Блейза чуть более невнятная, чем обычно, а вид разворошенный - наверняка дрых без задних ног, ну а чем ещё заниматься в этой дыре? - а в темноте все скрадывается, усыпляя тревогу, дремлющую в Пэнси.
Темнота стискивает пространство коридора вокруг нее, как чудовищную удавку. Дымные удушающие кольца незнакомого запаха такую же медленно затягивают на ее шее. Неприятное пугающее чувство, от которого она стремясь избавиться, почти бегом врывается в гостиную вслед за Блейзом. Тут тоже клетка, изумительно обставленная, но как-то по просторнее, хотя дышать все также тяжело. Незнакомый запах начинает медленно и методично драть горло и посыпать толчёным стеклом глаза.
- Ну и дрянь. Зачем тебе это? - резюмирует свои эмоции Паркинсон и рука, в намерении немедленно сделать воздух пригодным для дыхания, инстинктивно скользит по поясу в поисках палочки.
Которую она, конечно же, с собой не взяла. Зачем маскарад, если прекрасно знаешь, что не сможешь ею воспользоваться? Проще любопытствующим рассказать сказочку, что ее палочка сбоит и отдана на проверку Олливандеру, чем глупо стоять с куском дерева в ладони, потому что вот он рефлекс, он никуда не исчезнет, ведь восемь лет ежедневного подкрепления - чудовищно большой срок. Рука, вздрогнув, замирает над пустотой и от кончиков пальцев до шеи простреливает тягучая жаркая боль. Скрипнув зубами, Панси выдыхает смешанное свое раздражение, бросая украдкой взгляд на Забини - не заметил? - и решительно направляется к столику, где чадит трубка из темного дерева. Тлеющий огонек она с особенным наслаждением душит металлическим колокольчиком для свечей, как будто это он виноват во всех бедах, свалившихся за прошедшие полгода.
- Буду,- бросает коротко, утопая в глубине кресла и вжимая онемелые пальцы в виски. Стоило бы распахнуть окна, чтобы развеять мутную взвесь, затопившую комнату, но для этого нужно будет встать и сделать это руками. И уже этот жест едва ли останется незамеченным.
- Зачем тебе эта ароматерапия? Решил податься в оракулы? - повторяет вопрос, принимая из рук Блейза рокс с огневиски. Не самое лучшее, пожалуй, решение, ей ведь ещё возвращаться тем же путем обратно, а летучий порох коварен: промямлишь невнятно пункт назначения и окажешься у гриндилоу в омуте вместо дома. Но от пары глотков, чтобы согреться, ей ничего не будет,- От нее голова раскалывается, прям как в кабинете прорицаний.
Обжигающая терпкость йода, соли и дыма обволакивает горло, перебивая собой мерзкий привкус "волчьего сна". Название-то какое, вычурное, как будто придумано какой-нибудь экзальтированной дамочкой, вроде Трелони. Откинувшись в кресле Панси, наконец, может сосредоточиться на Блейзе, потому что отступила от него достаточно далеко. И на этом отдалении яснее прорисовывается все то, что питало ее тревогу последнее время, что сегодня выгнало из дома в холод и метель, несмотря на всю ее неприязнь к Хогсмиду.
- Плохо выглядишь. Хуже, чем обычно,- тянет фразы, как будто медленно раскручивает спутанный клубок тревожных ощущений. Взгляд методично обшаривает лицо парня, следует вдоль края небрежно распахнутой рубашки, цепляется за пальцы. Подрагивающие пальцы и почти пустую бутылку огневиски. Не то ощущение неправильности, что ее коробит, но уже очень близко.
- Сколько ты выпил сегодня, Блейз?
av by scaramouche
и я в полной темноте заклинаю змей, превращаю боль в вино и хлеб; а душа моя - это покров, он плащом на его плече
[indent]Ему не дали покинуть Хогсмид. "До того как стабилизируется", "до следующего раза, когда стабилизируем", "до выяснения обстоятельств", "до полного восстановления", "до..," - и последнее "до" тонет в неуверенности и чуждом колдомедикам такте - "...того как поймем, как это остановить". Эти "до" гулко отдавались в голове каждый раз. Как гвозди в крышку, блокируя единственный выход. Забини никогда не оказывался по ту сторону гвоздей, вгрызающихся в дерево, но был уверен, что звук был такой же отвратительный. Ему не дали уехать, как всем его однокурсникам. Не дали скрыться в больничном стерильном безразличии, предвзятости зала заседаний Визенгамота или, хотя бы, в тенях Забинни-Мэнор. Напротив, бросили у всех на виду, как колдографию. Колдографию мальчишки, навечно запертого во втором мая 1998-ого.
[indent]За несколько месяцев дом превратился из филиала Больницы Святого Мунго в какое-то подобие логова. Провонял медикаментами и настойками, которые всуропили добрые медики. Застоялся, пропитался чем-то душным и нездоровым, лихорадочно-качельным, сплошь из крайностей. Как и сам Блейз. Многие зеркала были аккуратно сняты и прислонены отражающей поверхностью к стене. Смотреть на себя было тошно, отвратительно.
[indent]Как на колдографию.
[indent]Из второго мая 1998-ого.
[indent]С дрожью, поднимавшейся каждый раз по телу и неизменно заканчивавшейся если не несколькими днями полной черноты и апатии к ряду, то запоем. С этой паскудной дрожью не справлялась ни одна из настоек, ни одно снадобье. С ней не справлялись толком даже наркотические и галлюциногенные составы.
[indent]Со временем, закрытый в четырех стенах, он перестал метался. Не орал, не разносил все вокруг, не выл. Не собирался бороться за свою жизнь и будущее. Смирился. Пожалуй, впервые ему стало действительно настолько же плевать на все и вся, насколько обычно было принято думать о нем в Хогвартсе среди сокурсников. Он даже перестал жалеть, что выжил. Оказалось чересчур. Обычно прямая линия плеч оказалась скошена, сломлена. И отнюдь не соломинкой. Блейз...зализывал раны. И просто ждал. Существовал. В том, что стало теперь всей его вселенной.
[indent]Мальчика, которому никогда не суждено действительно покинуть второе мая 1998-ого. Даже хотя бы физически.
[indent]В его доме установились свои правила, свой микроклимат. Как в неправильно построенной теплице, где вместо солнца духота от камина, а вместо кислорода - темнота и что-то откровенно медленно убивающее любой организм. И все новое, пришедшее "извне" было здесь чуждо. Раздражало. Раз за разом тыкало носом в то, чего у него больше никогда не будет. В возможность убраться из чертового Хогсмида. В мечтания о том, чтобы больше никогда не видеть мерзкие башни Хогвартса, которые восстанавливали буквально у него на глазах. Во всем простом, для чужаков обыденном. За которое Блейз бы, пожалуй, и убил. Возможно, даже как какой-то маггл - голыми руками. Да-а...Настолько.
[indent]За спиной стремительные шаги, шорох ткани, скрип половиц. Блейз вскидывает голову выше, упирая взгляд черных глаз куда-то в потолок. Исполненный внешнего безразличия, слушает Пэнси в пол уха. А она как всегда. Без перерыва, без перехода. Сразу к делу, к неудобным вопросам.
[indent]"Как и всегда, когда ей самой неловко. Или страшно." - мысль слишком слишком блеклая. Разморенный наркотиком мозг не цепляется за нее, как взгляд не цепляется за тонкую дрожь пальцев над местом, где должны были быть ножны для палочки, за тень расстройства в глазах.
[indent]Хотя должен был бы. Но вместо этого он лишь манит к себе второй рокс с третьей полки шкафа нечетким "акцио". Плеснув виски на два пальца в едва пойманный бокал, подливает и себе. На четыре.
[indent]— Обдолбаться решил, — Огрызается резче, чем следовало бы, передавая рокс с огневиски подруге. Скользит сосредоточенно по линии узора на ковре, ступая строго по полосе, балансируя вес тела бокалом в одной руке и полупустой бутылкой в другой. Он откровенно не трезв, но даже сейчас не лишен аристократичной грации. Такой...шальной. — Что ты заладила, Пэнс? Не нравится - так не смотри. Я не заставляю. Как madre, клянусь панталонами Мерлина! Тоже сегодня уже.., — Забини не договаривает, что "сегодня уже". Театрально развернувшись на пятках и всплеснув руками, он рушится в кресло. Из стакана вылетает несколько капель, попадает на ткань рубашки и кожу. Забини морщится. — Недостаточно, милая. Уж точно недостаточно, чтобы развлекать тебя собой сегодня.
[indent]Он ходит по опасному, по острому. Понимает это как-то шкурно, но. Что-то, шевелящееся в душе, заставляет продолжать. Это эмоции. Надуманные, накрученные. Сворачивающие внутренности в узел или наоборот подбрасывающие в адреналине назревающей ссоры.
[indent]Блейз... чувствовал их.
девочка-генерал сражается со своими демонами, потому что оставить войну в прошлом значит с треском в ней проиграть // смотри, сталь на розе ветров, по небу плывет ладья, в которой ни ты, ни я не видим солнца
Огневиски на два пальца - это четыре размеренных глотка и ровно столько, сколько нужно, чтобы согреться. Она делает второй - поспешнее, чем следует,- но это позволяет сразу смыть привкус, возникающий от слов Блейза на языке, тон его разбавить знакомым аккордом соли и гудрона, делая безвкусным. Беззубым делая, потому что покажи Забини зубы может оказаться, что соль в огневиски на самом деле означает привкус скорой крови. Слишком много огневиски - и кровь точно закипит, Паркинсон знает наверняка. Ей и много-то не требуется.
- А как колдомедики, которые тебя по кусочкам собирали, на это смотрят? - интересуется, теперь уже пристально, вязко следя за Блейзом. За тем, у кого в огневиски вот-вот не обнаружить будет крови. За шальным голубоватым огоньком иссякающей газовой горелки. За чем-то удушающим, невидимым, неправильным, предшествующим большой беде.
Забини седьмой месяц сиднем сидит в проклятом Хогсмиде, не двигаясь с места. Он выглядит плохо, но только от того, что пьян. На теле его, мелькающем в прорехах распахнутой рубашки, нет уже бинтов и нет открытых ран, и в походке нет ничего, что указывало бы на физическую боль хоть где-то. Но Блейз глушит огневиски, жжет какую-то дрянь, от которой Пэнси уже ощутимо начинает подташнивать, и не двигается с места. Осознание, вот оно, уже почти.
- Что, счёл себя достаточно здоровым, чтобы начать травиться чем-то посильнее целебных зелий? - Пэнси сама не понимает отчего её вдруг это так злит. Возможно от того, что помнит, каким его нашли на развалинах Хогвартса. Возможно потому что в памяти намертво отпечатались бледное в испарине лицо, вонь лекарственных зелий, кровавые бинты первых месяцев пребывания Блейза в Хогсмиде. Тогда он ещё огрызался на ее мрачные пророчества о том, то если залежится, то превратится в египетскую мумию. Что пропылится настолько, что домовик, не разобравшись, сметёт его в мусорное ведро. Что станет призраком этого дома и его переселят в Хогвартс на-веч-но. Пэнси всегда шутила так, что ей наверняка мечтали врезать, но в каждой злой шутке она прятала то, что высказывать вслух ей казалось ещё более оскорбительным. Сочувствие, которое могли воспринять, как жалость, поддержку, в которой могли увидеть сомнение в способностях человека справиться с трудностями, страх...просто страх, ее собственный, который она не намеревалась показывать никому.
- Нет, достаточно,- ее рокс с единственным глотком огневиски сиротливо тонет в глубине кресла, откуда Пэнси буквально вышвыривает ее злость. С палочкой было бы проще, банальное акцио справилось бы лучше, но сойдёт и так. Цепкими пальцами выхватить из подрагивающей руки Забини почти пустую бутылку. Рокс с такой лёгкостью выхватить не получится, но и бутылка - уже успех. Бутылка отправляется к драклам - о нет, не об пол, хотя хотелось, конечно,- всего лишь составляет компанию "волчьему сну" на столике. Пэнси упирается ладонями в подлокотники кресла, нависая над Забини.
- Блейз, что не так? - не шутит, не язвит и не пытается скрыться. Это не трудно, просто говорить нужно только о нем и не думать о себе,- В чем проблема? От хорошей жизни в этой проклятой дыре прятаться не станешь и на дно бутылки не полезешь. С чем...ты не справляешься?
- Алессия обеспокоена - возвращается к ней мысль, возникшая от слов Блейза,- Она тоже полагает, что что-то не так, что-то неправильно. Матери всегда знают это о своих детях. Это ли не сигнал тревоги?
av by scaramouche
и я в полной темноте заклинаю змей, превращаю боль в вино и хлеб; а душа моя - это покров, он плащом на его плече
[indent]Забавно. И вроде бы его действительно собрали. Сшили по кусочкам, точно дорогую куклу, залатали, накрепко стянули магией края надрывов и надломов. Выстелили кожу прежней гладкостью, напрочь лишая бугристых шрамов и белесых отметок. Он вновь идеален. Словно бы ничего и не было. Но почему же тогда от ее голоса так тупо ноет и выламывает там, где не_существуют шрамы и отметины? Где все идеально? Конечно же боль исключительно в его воображении. В реальности - толстое стекло между ним и миром и вечное онемение, как если бы отлежал руку, но спасительные зубастые иглы "пробуждения", которые разносит по телу вновь поступающая кровь, все не приходят. Да. И еще неумолимая Пэнси.
[indent]"Невыносимая девица" - эта мысль по привычке рвется с подкорки к языку. Так гораздо проще. Отмахнуться, скинуть все на скверный характер и по-девчачьи легкомысленный, недалекий ум. Огрызнуться, вытолкать взашей, как любого другого, смеющего перечить ему и пытаться танцевать на развороченной грудной клетке. Но если призадуматься. Хотя бы на секунду. То мысль так и останется мыслью. Пустым раздражением. В действительности же приклеить образ легкомысленной девицы к Паркинсон у Забини так и не получится (ну, кроме скверного характера, этого у нее на всех ниффлеров мира хватило бы, если бы придумали, как оборачивать дурной нрав в золото). Гриндилоу, да никто бы даже не увидел этот развал сахарно-белых дуг, надломанных и потресканных, торчащих в разные стороны. Ведь даже madre, казалось, отводила взгляд, боясь сталкиваться с тем, с чем, хоть и пыталась, но не смогла справиться.
[indent]Но перед ним, как бы пошло и замусоленно это не звучало, не "одна из". Передним единственная, забери ее Салазар, и неповторимая. Пэнси Паркинсон. Гроза тактичности и убийца недосказанности. Которой везде-то нужно сунуть свой очаровательный носик, все-то нужно разворошить.
[indent]Забини, внешне пьяно-беспечно пропускавший щебетание Пэнси мимо ушей, сильнее сжимает длинные пальцы на гранях стакана, в действительности не ощущая как те вдавливаются в подушечки. Пошевелиться - значит открыться. Ее раздражению и беспокойству, ее словам, хуже - ее глазам. А он... Он слишком пьян, чтобы в действительности правдоподобно соврать, слишком трезв, чтобы наплевать на все то, кем она является (в том числе для него), и высказать всю правду. И слишком устал, чтобы придумывать что-то еще. Но Паркинсон только разогревается. Она как бладжер, выпущенный из сундука. Летит без траектории, стремясь бить на поражение.
[indent]Его взгляд исподлобья предостерегает, когда она выхватывает из рук волшебника бутылку, велит заткнуться, а лучше и вовсе проваливать отсюда. Блейз тянет губы в насмешливой улыбке, совершенно не вяжущейся со взглядом, издевательски-театральным жестом отводит руку с бокалом в сторону, как бы спасая "свою прелесть" от рук "злой ведьмы". Фыркает раздраженно, на деле же пытаясь лишь прогнать из легких и носа навязчивый запах ее волос, упавших на ее лицо и теперь колыхавшихся в воздухе неподалеку от его лица от слишком резкого движения и попытки в по-детски наивном жесте давлеть над ним. Хотя бы физически, упираясь ладонями в подлокотник его кресла.
[indent]Запах этот - иллюзия прошлого тепла. Будоражит свежие еще в памяти возмутительно фривольные тычки в бок, щелчки по кончику носа, дурачливо взъерошенные волосы и молчаливые посиделки в гостиной у камина, едва касаясь плечом плеча, помогавшие справляться тогда, когда, казалось бы, Хогвартс был идеальной средой обитания для Слизеринцев, но на деле был детским исправительным заведением с постоянными чьими-то криками, кровью и слезами (так себе действует на психику). Хочется...Ее хочется коснуться.
[indent]Но. Это. Так. Бессмысленно.
[indent]Также как объяснять Пэнси, что ей не нужно знать все. Что в понимании ее друга она не справится с осознанием того, что его состояние - ее заслуга, результат ее тяги склеивать их с Малфоем в дружескую триаду, а после, чуть что, бросаться за блондином, словно он луч Луны на черном небе, а не слушаться более разумного Забини.
[indent]От вспыхнувших эмоций грудь Блейза стискивает гневом. Не тем, что застилает глаза и мешает трезво мыслить. Нет, к такому больше склонна Пэнси. Но тем, что топит в своей черноте, оставляя только яд. Он ласково улыбается подруге.
[indent]— А что так, Пэнс? — Хмыкает колдун, коротким круговым движением длинных пальцев пуская по стенкам рокса жгуче-золотистую жидкость. — Ты вообще за газетами следишь? Там война была, Битва при Хо-огвартсе. Куча народу полегло, еще больше пострадало, меня слегка камушками припорошило. Ну ты почитай на досуге. Или прикажи домовикам почитать, — Он залпом осушает остатки огневиски. Педантично ставит рокс на деревянный подлокотник, не успокаиваясь пока не находит идеальный баланс. На это, конечно, в его состоянии уходит время. — А вообще. Не перекладывай с больной головы на здоровую. От хорошей жизни ты не будешь раз за разом таскаться сюда, все чего-то хотеть от меня, чего-то искать.., — Блейз подается к Пэнси чуть ближе, подозрительно сужая глаза, словно что-то искал в выражении ее лица. — И уж тем более мифическое то, с чем я "не справляюсь". Максимум с чем я не справляюсь - с тобой, Паркинсон.
девочка-генерал сражается со своими демонами, потому что оставить войну в прошлом значит с треском в ней проиграть // смотри, сталь на розе ветров, по небу плывет ладья, в которой ни ты, ни я не видим солнца
Это разная степень близости, но действие ее схожее. На близком расстоянии можно не замечать очевидного, а можно ощущать куда яснее и вернее угадывать намерения. Но итог все равно один - сбивается фокус. Жаждешь ответов - срываешься в бессмысленную мешанину противоречивых эмоций и теряешь суть. Блейз это делает мастерски, он в этом, с позволения сказать, специалист. Главный по тому, как можно сбить Пэнси Паркинсон с ног, вывести ее из себя, пустить по ложному следу. Обширный опыт наблюдений и практики, тянется с самого детства, через все школьные годы. Не только Пэнси изучала их с Драко, подмечая привычки, слабые места, которые стоит прикрыть, вещи, которые не оставляют равнодушными - ее изучали тоже. Блейз, как оказалось, куда лучше, чем она могла себе представить. Он проделывает это играючи, вскрывает ее несколькими фразами, не задумываясь, усмехаясь пьяно, почти весело. Знает, что так близко она пропустит предостерегающий взгляд, что в таком состоянии не сможет сдержать себя в руках. Самое страшное, что ему даже не нужно знать, что отняла у нее война, чтобы угадать, что ударит больнее всего. Он просто знает ее, знает лучше нее самой. Пэнси это допустила.
- Ты мне хочешь рассказать о войне? Мне? - выдыхая опаленными лёгкими воздух, она ещё пытается держаться. Всего лишь лёгкий тремор в пальцах, которыми, с трудом удерживаясь от бессмысленного жеста поиска палочки, она сминает рубашку на груди Забини, подаваясь ещё ближе. Всего лишь опасно надтреснутый голос, постепенно белеющий тон, как в лампе накаливания. Но ей хочется ударить его, наотмашь, не сдерживаясь. И она сдерживается ценой ноющих костяшек сжатых пальцев и алых следов от полукружий ногтей, впивающихся в незащищенную кожу на груди Блейза.
А ему хоть бы что. Это могло бы насторожить, но не здесь, не так близко.
- Какого дракла ты тогда сидишь там, где башни Хогвартса из окна видно, раз в войне все дело, Блейз? Или нравится быть, как на обложке Пророка, у всех на виду в этой проклятой деревеньке? От газет и "победителей" с их шепотками можно свалить в Италию в конце концов, ты же не под следствием, если уж в Англии так тошно, чтобы напиваться. Но не пудри мне мозги. Я знаю тебя не первый год. Ты что-то скрываешь, Забини.
Наглец, он в ответ подаётся ещё ближе, точно надеясь, что ее брезгливость не вынесет паров алкоголя, которым от него разит. Но нет, к Пэнси липнет душная сладость "волчьего сна" и некстати память подбрасывает ей обрывки старого разговора в факультетской гостиной. Кто-то из слизеринцев раздобыл листья мандрагоры и раскурил, набив самокрутку. Через полчаса эйфория и ненормальное истерическое веселье захлестнуло всех собравшихся у камина в тот вечер, что едва удалось замять и оставить в неведении декана. Они много чего интересного узнали в последующие вечера, штудируя справочники по волшебным растениям из школьной библиотеки, но ещё больше - из рассказов сокурсника, чья семья поставляла ингредиенты для аптеки Малпеппера. Есть вещества, на которые подсаживаешься, без которых затем не можешь, как бы ни пытался. Маленький Хогсмид, где, по слухам, есть даже лавочка бывших контрабандистов - не лучшее ли место, чтоб пытаться облегчить тяжесть послевоенного времени столь сомнительным способом?
- Ты что, подсел на эту дрянь? - голос, дрогнув от чувства омерзения и беспокойства, скатывается в тихое шипение,- На этот "волчий сон" или ещё что-то...пытаясь забыть чёртову бойню?
av by scaramouche
и я в полной темноте заклинаю змей, превращаю боль в вино и хлеб; а душа моя - это покров, он плащом на его плече
[indent]Кажется, эту перепалку он начинал проигрывать не успев ее даже толком развязать. Слишком рано. Ведь еще болело, давило, мелькало насмешливыми воспоминаниями о том, чего уже не будет. Перехватывало в горле. И все это - нетипичное, не привычное. Какое-то...чужое. Оно словно было бы не его, не Блейза, до того никогда не сталкивавшегося с болью и сложностями подобного масштаба. Да и не должен он был сталкиваться. Все его жизнь, с самого рождения, вела его совершенно другой дорогой. Непростой, вероятно тернистой, но уж наверняка блистательной. Если уж не к высотам министерских постов и кабинетов, то уж точно к красивому, со вкусом обставленному поместью где-нибудь в Италии, и жизни в удовольствие.
[indent]А все, что происходило сейчас...Ощущалось как предательство. Обман. Дурной кошмар. Что угодно, только не его жизнь! Быть может, и правда не его... А, скажем...Пэнси? Или, еще кого-то, кто был тогда втянут в эту дракклову Битву? Быть может. Вот только происходила она именно с ним. Без права на апелляцию или амнистию. Или, хотя бы, шанса кому-то толком что-то рассказать.
[indent]Наверное так люди горевали? Блейз не знал. Но под гнетом невысказанного и того, что высказать он не вправе, он не успевает понять, что, кажется, вместе с огромным количеством крови и правом распоряжаться своей судьбой, он отдал Хогвартсу еще кое-что. Обронил, спеша на звуки начинавшейся Битвы, и не услышал, как звонким серебряным колокольчиком по бесконечным каменным ступеням в лазы и подземелья василиска скатилось его терпение. А подле, меж реберных дуг разлагающейся образины мертвого волшебного змея, пропало и чувство собственного самосохранения. Что ж. Похоже, впервые они играли с Пэнси на равных?
[indent]В его движениях нет непререкаемой заботы, с которой всегда ловил подругу за плечо, а то и поперек живота, останавливая чуму и порчу имени Паркинсон в полете к жертве ее праведного гнева или просто дурного настроения. Нет там и обычно присущей аристократичной выдержки и скучающего снобизма. Блейз упирается ладонями в деревянные подлокотники кресла, одним рывком поднимаясь на ноги и вынуждая девушку отшатнуться. Наиграно ласковая улыбка, что змеилась по красиво очерченным губам ранее, идет пока еще мелкими трещинками. Облупляется старой штукатуркой, крошится каменной стеной от удара шального заклинания, заваливая обломками все то, что еще могло бы остановить его.
[indent]— Это то, что сделала бы ты, Пэнс? — Он улыбается. Широко, паскудно. Безупречно излеченным, но вместе с тем навечно изувеченным лицом. Пускай смотрит. Теперь ему уже почему-то не жалко. Не хочется спрятаться и отойти от нее. Наоборот. Гнев, который она вызывает своей брезгливостью, своим страхом, тем как вторгается туда, куда он так не хочет ее пускать, не видя преград... Этот гнев немного отодвигает глухую пустоту. И это неожиданно приятно. Ему даже начинает казаться, что он чувствует тепло ее тела, когда Паркинсон отшатывается от него. — Сбежала бы? Или нет, прости, подсела? Ах нет, прости, ты же предпочитаешь крушить все на своем пути, сносить преграды и всех несогласных, ведь так? — Забини склоняет голову вбок. Тянет слова так, как если бы пел ей на ушко историю любви. Своей любви. Вот только звучала бы она так же омерзительно. Потому что он такой. — Или скрывала бы? Что ты скрываешь, Пэнси?
[indent]Хотелось влезть ей под кожу также, как это делала она. Чтобы ей было также тошно и больно, также паскудно. Быть может тогда он сможет хоть немного проникнуться, вернуться... К тому, кем был до этого? Почувствовать что-то.
[indent]Но вместо этого он просто играет грязно, больно... Непростительно.
девочка-генерал сражается со своими демонами, потому что оставить войну в прошлом значит с треском в ней проиграть // смотри, сталь на розе ветров, по небу плывет ладья, в которой ни ты, ни я не видим солнца
Нет, этого она бы не сделала. Никакого алкоголя, никаких запрещенных зелий, опасного дурмана, на алтарь которого потом придется положить всю жизнь. Животный страх, втиснувшийся внутрь Пэнси туда, где иссякшая магия оставила выщербленный мрачный грот, гнал ее вперёд, как бешеную лисицу - не разбирая дороги, куда глаза глядят. Все, что дурманило бы разум и вынуждало бы тело к неподвижности убило бы ее быстрее, чем прочих, выжгло бы в стылый пепел за недели. Бешеный бег, что вот-вот должен был закольцеваться и стать бессмысленным, будет перемалывать ее медленно, но неумолимо: постепенно кровью нальются лёгкие, тахикардия измочалит сердце, мышцы пожрут сами себя. И ей все равно нужно было бежать, а когда не сможет больше - ползти. Сейчас она мчалась к Забини, до последнего интуитивно спрямляя путь, чтобы не угодить в чёртово колесо. Это было проще, пока Блейз боролся с ранами, пока его жизнь висела на волоске, пока все пространство дома в Хогсмиде заполняла с собой болезнь, вытесняя человека и друга к окнам, размазывая его тонким следом по запотевшим стеклам. Пэнси бежала на запах страдания, из своего кошмара в чужой, искала в этом смысл, оправдывала свое существование за счёт другого.
Да, можно сказать, что она предпочла побег, просто иного рода. Блейз, разумеется, и в этом не ошибся, и уже за это она готова выцарапать ему глаза. Чтобы он не смог рассмотреть, что на самом деле кроется за ее бегством от реальности. Ее собственную истерически вопящую, исходящую слезами и соплями слабость. Ужас осознания перспектив.
Но как бы он ни был прав тогда, сейчас она чувствует свою правоту, и чувствовует себя на своем поле. Лучшая защита - это нападение, да, Забини? Ха-ха, с кем ты решил состязаться в этом! То, что он не отвечает на вопрос, а принимается швырять в нее пригоршни своих, обжигающих, как тлеющие угли, Пэнси принимает за доказательство. Да, подсел на смердящую липкой сладостью дрянь, да, сидит в проклятом Хогсмиде именно из-за этого.
- Блейз много пережил, Пэнси, il mio cuore,- отвечала ей Алессия на прямой вопрос, и она соглашалась, что это так.
На самом деле каждый из них застрял в одном и том же фестральем дерьме по уши и кто-то один не заслуживал сострадания в большей степени. Особенно если этот кто-то решил завершить то, с чем не справились каменный обвал и слепящие вспышки заклятий. Его не жалеть нужно, а тащить за волосы из топи, как бы ни брыкался.
Пэнси вкладывает в пощечину, которой награждает Блейза, всю свою ярость. Все спрессованные под диким давлением эмоции, темные, жаркие, душные - в единственное движение руки, как прежде он вложил в то, чтобы подняться из кресла и оттеснить ее, все свои силы. Пожалуй, за все месяцы с проклятого мая он впервые кажется ей по-настоящему живым, почти собой. Ладонь Пэнси простреливает жгучая голодная боль, след ее ясно прорисовывается даже по смуглой коже и на мгновение она совершенно перестает бояться того, что может случиться потом. Если пробудить еuj ото сна может только яд - слизеринская гадюка искусает его в кровь и не поморщится.
- Да, так,- произносит тяжело, точно примеряется, чтобы ударить ещё и словами. Не имея такого намерения, но бешеный бег не предполагает благоразумия. Пэнси несётся на всех парах, желая вцепиться Забини в ногу и потащить за собой, хочет он того или нет ,- Именно так, Блейз. Очнись. Снести все к драклам лучше, чем собственноручно себя травить, лучше, чем валяться бесполезным бревном и страдать, лучше, чем становиться предметом беспокойства для других. Хочешь с этим поспорить? Валяй. Только не жди, что я проникнусь. Не я адепт мазохизма и нытья.
Но уже произнося это, она слышит, как срывается голос и чувствует, как приливной волной подступает необоримый животный страх перед сказанным. Он сковывает ее по рукам и ногам, лишает дыхания, в беленое полотно вынуждает выцвести онемелые черты лица. От страха пальцы-крючья лишь теснее сжимаются на плече Блейза - не отодрать.
Если ее вышвырнут вон - куда ей останется бежать? Ещё хуже если сейчас Забини найдется со словами или действиями, что изломают ее защиту и вскроют ее слабость - как ей это пережить? Она же чувствует, что он может справиться, что уже подобрался слишком близко к правде, что имеет над ней больше власти, чем она над ним. Что-то же в его взгляде надрезает ей веки, набивает под них битое стекло, читает же она что-то в его лице, от чего хочется разрыдаться здесь и сейчас.
av by scaramouche
и я в полной темноте заклинаю змей, превращаю боль в вино и хлеб; а душа моя - это покров, он плащом на его плече
[indent]Хлопок, толчок, давление на щеке. Голова круто дергается в сторону, так что, кажется, хрустит несколько шейных позвонков, вставая на место. Комната перед нетрезвым взглядом бросается в бешеный бег по кругу, и на то чтобы его остановить, «якорясь» на углу рамы картины, висящей за спиной Паркинсон, уходит добрая секунда. Лишенный боли, унизительный жест Пэнси, кажется еще более позорным. Волшебник прекрасно понимает, что произошло, но словно выпавший аккорд в мелодии мешает восприятию цельного произведения, отсутствие ожидаемой физической боли, к отсутствию которой еще не привык, не дает объективно сопоставить факты и применить к себе. Наверное, поэтому не срывается дальше с обрыва в бездну эмоционирования и ярости за ней, как бы не тащила. Наоборот, оттормаживает, замирает, касаясь подушечками длинных пальцев алеющего следа ее ладони на щеке. Надавливает, словно пытаясь вдавить в себя хотя бы крупицу ощущения. Раздраженно хмыкает смутному ощущению дискомфорта (и только), переводит взгляд на Пэнси, опуская подбородок ниже, словно желая прикрыть незащищенную шею. Хотя раньше...Раньше он наверняка взвился бы со всей силой своей южной крови. В этой жизни пощечину он получал всего раза три и, как правило, относился к данным ситуациям без какой-либо толерантности. Даже если, в общем-то, заслужил.
[indent]Она все плюется ядом как разозленный василиск, все чего-то высматривает жадно в его лице, что-то рычит. Слишком длинное для "извини". Забини перестает воспринимать ее голос и смысл слов, вымываемых на берег волнами ее эмоций, где-то на следующей же секунде после пощечины. Ему бы отступиться. Ему бы отойти. Ведь все так просто. Напряги пару мышц, качнись на пятках назад, расцепи ее пальцы, птичьей хваткой удерживающие плечо и, наверное, даже впивающиеся когтями в кожу и мышцы. Пускай вздохнет, очистится от того, что поглощает ее сейчас полностью. И сам бы, получив больше воздуха, может отошел от крошившегося под ногами края обрыва. Пропасти пустоты или…Скорее толстого стекла, который вдруг обнаружил между собой и глазами Пэнси. Когда оно там появилось? Только что? Или было всегда? А может выросло из тонкой пластины?
[indent]– Кому лучше? – Холодно спрашивает, даже толком не осознавая, что все это время продолжает держать уголки губ приподнятыми в улыбке. Что сжимает хваткой ее тонкую кисть, прикладывает усилие, чтобы отцепить ее от себя. Возможно, ее коготки, соскальзывая с кожи, оставляют отметины. Блейз даже не морщится. И зрелище это едва ли можно назвать адекватным. – Тебе лучше, Пэнс? Потому что я тебе зачем-то сдался, да. А зачем? Ты же все уже решила и про меня, и вообще про все. Пока неслась, не оглядываясь по сторонам, - И не думая о последствиях. - Мне нечем тебя развлечь или заставить как-то почувствовать лучше. И ожиданиям твоим я соответствовать не собираюсь, да и не могу. И разубеждать тебя в том, что таскаться сюда, все со своей жалостью и своими потребностями, это не садо-мазохизм – я не буду. Знаешь, что я сейчас чувствую, Пэнс? Целое ни-че-го. А это все.., – Широкий смазанный жест, представляющий взгляду Паркинсон комнату, словно она ее ни разу не видела. – Помогает мне не свихнуться к Моргане и Мордреду. Зацепиться, отвлечься. Так кому лучше-то, Пэнси? – Он чуть подается вперед, приближая свое лицо к ее. – Тебе? Не думаю. Никому. По крайней мере не такими способами.
девочка-генерал сражается со своими демонами, потому что оставить войну в прошлом значит с треском в ней проиграть // смотри, сталь на розе ветров, по небу плывет ладья, в которой ни ты, ни я не видим солнца
Но перед ней всё же не прежний Забини. Не Блейз, знакомый с детства, общая история с которым так прочно вплетена в суть ее существа, скручена узлами - не распустить, только разрубить. Пэнси понимает это с запозданием на несколько секунд, а затем становится непоправимо поздно. Чужие пальцы с неожиданной, невозможной силой стискивают запястье и она задыхается от ощутимой боли, опаляющей кожу пламенным браслетом.
А на лице напротив играет мягкая плутовская улыбка, и в затянутых коркой серого льда темных глазах ничего не меняется. Не меняется, а ведь она скрючивается, разом делается меньше и пальцы свободной руки судорожно и не таясь шарят по поясу, где все ещё нет палочки и нет пустых ножен, чтобы об этом напомнить. Была бы палочка и она, не раздумывая, приставила ее к горлу проклятого доппельгандера, забравшегося в шкуру ее друга, ее близкого, извратил и исказил все, что ей было в нем дорого.
Блейз - настоящий Блейз - никогда не причинил бы ей боль. Ни по пьяной лавочке, ни едва помня себя от ярости, балансируя на тонкой грани даже тогда, когда их обоюдный гнев разрастался подобно Адскому пламени. А его "целое ни-че-го" - то, на чем оборотень прокалывается ещё раз, потому что нельзя ничего не ощущать в момент, подобный этому. Пэнси уверена, что нельзя, ведь ее мир прямо сейчас сносит к черту взрывная волна.
- Отпусти. меня, - шипит и отступает на шаг, и ещё на один, когда все же удается освободить руку из захвата, оставив на смуглой коже приметный след от ногтей. Запястье пульсирует и вместе с ним грохот сердцебиения набатом отзывается в повлажневших висках, комнату ведёт и выгибает. Пэнси мутит и то, что ее не выворачивает вслед за комнатой наизнанку, исключительно счастливое стечение обстоятельств.
- Зачем-то то сдался, ага. Может за тем, что семь лет дружбы не вышвыривают на помойку только потому что тебе самой хочется сдохнуть каждый драклов день,- ее рвет на части желание наброситься с кулаками, каждое слово вбивая в податливую кожу, исходя истошным криком обо всем, что с невыносимым грохотом осыпается внутри нее сейчас. Но Пэнси звучит до ужаса спокойно. Не живо, точно со стороны слыша собственный голос и понимая, что она тоже не может говорить так. Она тоже мерзкий оборотень, примеривший чужое лицо,- Может потому, что мне ни хрена не безразлично, что будет с тобой. И да, может потому что быть полезной это сейчас моя,- широкий жест, охватывающий всю гостиную, до боли похожий на жест Блейза, только обрывается на полпути - рука продолжает болеть,- проклятая коробка из четырех стен, чтобы не сойти с ума.
На его плече пристроился любопытный полукруг мутного зеркала, в котором Пэнси, переводя взгляд, видит себя: восковая бледность, поджатые губы, блестящий, слишком откровенно блестящий взгляд,- жалкое непристойное зрелище, которое она не может себе позволить. В конце концов, у нее есть чувство собственного достоинства.
- Но если лучше работает алкоголь и дурь, то кто я тебе такая, чтобы спорить с этим, действительно. Знаешь, иди ты к черту, Забини.
Но уходит - она. Порывисто, едва не забыв в кресле сброшенную с плеч мантию, грохнув от всей души ни в чем не повинной дверью. Сумрак и ветер делают дорогу до "Трёх метел" непроглядной, но что это по сравнению с тем, как с лязгом сходятся пазы чертового колеса, по которому ей теперь бежать и бежать, и бежать, не зная, как вырваться из его оков. Оскальзываясь и падая, мешая себя с грязью и вновь повалившим снегом, Пэнси ощущает единственным своими желанием не существовать. Но навстречу этому прогорклому чувству немедленно вздыбливается гнев, и это спасает. Это позволяет держаться на ногах.
- Мииисс Паааркинсооон,- скрипит голосом Розмерты проклятое колесо, замыкая круг, издевательски дребезжит в нарочито елейном тоне, колкими бликами света швыряет в истерзанные солью глаза. Пэнси, рвано двигаясь по направлению к камину, подхватывает с ближайшего столика пинтовую кружку, полную наполовину, и с садистским наслаждение грохает ее об пол. Острый запах имбирного эля, осколки во все стороны, возмущенные крики, стрелой прошившая руку боль - роскошно.
Она ещё поборется за то, чтобы не сдохнуть. Не Забини единым, Моргана его раздери.
- За причиненные неудобства,- цедит издевательски Пэнси, швыряя на стойку перед Розмертой несколько галеонов прежде, чем позволить камину выжечь себя из полотна Хогсмида изумрудным пламенем.
av by scaramouche
Вы здесь » Hogwarts: into the void » истории » изнанка войны
